Новости Дня

Итак, на днях власти Гибралтара захватили иранский танкер Grace 1. В ответ Иран перехватил сначала танкер ОАЭ, а затем британский Stena Impero. Иными словами, в деле организации провокаций проявляется невиданное упорство — вопреки откровенному нежеланию Дональда Трампа начинать военную операцию против ИРИ. С чем связана такая гиперактивность?

Безусловно, в Вашингтоне сильно и израильское лобби, и лобби монархий Залива. Однако собственные интересы США как глобальной сверхдержавы долгосрочно очень мало совместимы с иранскими. Джон Болтон и Ко, представляющие собой видимую часть антииранского «айсберга», безусловно, далеко не образцы государственной мудрости, но рациональные аргументы у сторонников жесткой линии по отношению к ИРИ есть и их более чем достаточно.

Страна с населением 81,16 млн (2017 г.), нависающая над входом в Персидский залив, сама по себе способна создать крупные проблемы оппонентам. При этом у Ирана есть широкий спектр полезных ископаемых (железная руда, уголь, медь, хром, цинк, марганец, титан), активно растущая промышленность и весьма активное научное развитие.

Так, между 2005-м и 2016-м практически удвоилось производство стали — с 9,5 до 17,9 млн тонн. Это больше, чем, например, в Канаде или Франции, и составляет почти четверть российского производства. При этом металлургическая промышленность Ирана еще и достаточно современна — иными словами, речь не идет о классическом «плане по валу». Иранский автопром по объемам выпуска практически равноценен российскому и турецкому и больше итальянского.

Как следствие роста обрабатывающей и горнодобывающей промышленности, зависимость Ирана от цен на нефть носит неожиданно ограниченные масштабы. Номинальный ВВП Ирана все еще ниже, чем в 2011-м, но ВВП по паритету покупательной способности (ППС) после эфемерного падения в 2015-м (0,53%) быстро рос даже в условиях относительно низких цен на нефть (13,75% в 2016-м и 5,7% в 2017-м).

Новый раунд санкций пока дал весьма гомеопатический эффект (минус 1,76%).

Что касается науки, то Иран — это древнейшая естественно-научная традиция, а в шиитскую «ортодоксию» буквально «зашит» реформистский потенциал (в отличие от суннитов, где сунна является окончательным каноном). Результат в итоге очень мало напоминает мрачную фундаменталистскую деспотию.

Как гласит преамбула одной из статей от 2012 года, «несмотря на религиозный диктат, количество научных публикаций и исследований в Иране растет рекордными темпами». Речь о мировом рекорде по темпу роста количества научных публикаций в рецензируемых изданиях, между тем рекорд 2012-го был не первым. При этом речь идет не о росте валового числа статей за счет публикаций в третьеразрядных изданиях.

«По данным Web of Science (далее WoS), за 2000–2016 гг. произошел двадцатикратный рост числа научных публикаций иранских исследователей. Хотя, по сравнению с ведущими мировыми державами, научная активность Ирана пока не слишком велика, но важно, что общий рост количества статей в немалой степени обеспечивается материалами, опубликованными в журналах первого квартиля (Q1) (25% наиболее цитируемых научных изданий). Так, если у России, по данным WoS, за указанный период число публикаций в журналах Q1 увеличилось двукратно (с 5 102 до 10 305), то у Ирана — в 27 раз (с 344 до 9 619 соответственно)». Общее количество публикаций также лишь чуть меньше российского. Впрочем, после падения цен на нефть и соответствующего снижения расходов на науку темпы роста числа публикаций снизились до… просто высоких (8%, уровень Бразилии и Индии).

При этом пассаж о религиозном диктате звучит достаточно своеобразно на фоне того, что, например, наиболее «чувствительная» для верующих теория эволюции в иранских школах преподается, в то время как кораническая версия сотворения мира и т. д. — нет. В первые два десятилетия после Исламской революции из учебников исчезло упоминание о Дарвине как о западном ученом, но не эволюционизм. Столь же благодушно «режим аятолл» смотрит на проблемные с точки зрения ЗАПАДНЫХ «фундаменталистов» биотехнологии — в Иране разрешено терапевтическое клонирование, а развитие технологий стволовых клеток является одним из официальных приоритетов.

В области нанотехнологий успехи аятолл также существенно нагляднее, чем у г-на Чубайса.

В целом «высший руководитель Ирана аятолла Хаменеи давно является горячим сторонником развития естественных наук».

При этом на противоположном берегу Залива самый ортодоксальный креационизм соседствует с ведовскими процессами. Борьба с колдовством филиппинских горничных — едва ли не единственная область, в которой Саудовская Аравия демонстрирует выдающиеся успехи. Иными словами, сила Ирана — еще и в фундаментальной слабости его основных оппонентов.

При этом у ИРИ есть очевидные возможности не только для интенсивного, но и для экстенсивного роста. Шиитский Иран является безусловным лидером для достаточно многочисленных единоверцев — опция, которой лишен многополярный суннитский мир. В итоге панисламский, пансуннитский и, очень вероятно, панарабский проекты явно останутся виртуальными, однако в отношении условно паншиитского возникают вопросы.

Между тем уже интеграция Ирана и Ирака породит весьма специфического игрока. При этом наиболее примечательной его опцией будет даже не 119,43 млн быстро растущего населения (почти вчетверо большее, чем у Саудовской Аравии), а 8,5% мировой добычи нефти — лишь в полтора раза меньше, чем у королевства. При этом Ирак — это относительно консервативный вариант.

Вернемся к географии. В Йемене шииты составляют порядка 40% населения, при этом в Северном Йемене их большинство. Между тем Йемен — это Баб-эль-Мандебский пролив, через который проходит путь из Индийского океана в Красное море и далее к Суэцкому каналу. Иными словами, в случае закрепления Ирана в Йемене, к чему он явно близок, у ИРИ появится собственный «Суэц», контролирующий подавляющую часть трафика через «настоящий».

Значение Сирии для Ирана, как ни странно, меньше, чем Йемена, однако ее транзитные опции также хорошо известны.

В целом даже консервативный вариант превращает Иран в безусловного гегемона Ближнего и Среднего Востока, равноценных оппонентов у него просто не остается. При этом подобная ситуация автоматически повлечет активизацию шиитского меньшинства в собственно монархиях Залива. Последнее составляет 70–85% населения Бахрейна, 30–45% Кувейта, 15–20% ОАЭ, 10% Катара, 8–20% Саудовской Аравии, при этом шииты — большинство (60%) в восточной — нефтеносной — области королевства (Эль-Хаса). Для сравнения: шиитов в Сирии всего 12%. Между тем численность неполноправных меньшинств в любой ситуации, кроме откровенного голода, склонна расти опережающими темпами.

Иными словами, за паншиитским проектом вырисовывается нечто с населением того же порядка, что и России, внушительным промышленным потенциалом и пятой частью мировой добычи нефти.

При этом шиитский проект на обозримое будущее для Ирана — не столько средство экспансии, сколько средство выживания как единого государства. Точных данных о национальном составе населения ИРИ нет, и проводимая текущим режимом политика «этнической слепоты» отнюдь не случайна. Верхняя оценка доли этнических персов принадлежит ЦРУ и составляет 64%. Менее заинтересованные в рекламе иранской угрозы исследователи и организации дают гораздо более скромные оценки. Иными словами, в национальном плане Иран, скорее, аналог поздней Российской империи и СССР, чем этнический монолит. При этом персы — это в большей степени городское и образованное население с соответствующими последствиями для рождаемости, чем меньшинства. В итоге доля первых в среднесрочной перспективе будет неизбежно падать.

Пока в ИРИ торжествует шиитский интернационал. Высший руководитель (рахбар) (он же великий аятолла) Али Хаменеи — азербайджанец, бывший президент Махмуд Ахмадинежад, — по разным версиям, либо азербайджанец, либо талыш. Однако традиция сепаратизма, автономизма и межнациональных столкновений в Иране богата и обширна. При этом, например, практически все запасы нефти сосредоточены в граничащем с Ираком арабоязычном Хузестане. Иными словами, отказ от наднациональной идеологии для ИРИ как минимум крайне рискован. В этом смысле категоричная позиция Вашингтона в отношении необходимости смены режима в Тегеране приобретает весьма зловещее звучание. Так или иначе, пока (до формирования классической гражданской нации) Иран и шиитский проект просто созданы друг для друга.

Между тем его реализация означает конец американской гегемонии на Ближнем и Среднем Востоке вместе с возможностью решающего влияния на рынок нефти. Кроме всего прочего, это означает резкое снижение возможностей контроля над европейцами, провозглашаемая «субъектность» которых стоит очень недорого, пока Вашингтон доминирует в Персидском заливе.

В целом от Ирана американцам нужно только одно — чтобы его не было. При этом у ястребов совершенно явно присутствует как представление об относительной легкости демонтажа иранского проекта, так и об ограниченности времени, в течение которого это еще возможно.

Сейчас на потенциально опасную полиэтничность Ирана накладывается, во-первых, крайняя военная слабость ИРИ. Так, шансов успешно противостоять американской армии «в поле» у Тегерана практически нет. Во-вторых, при достаточно благополучных фундаментальных показателях иранское население испытывает вполне очевидные трудности. При этом вторые не будут вечными, а военная слабость оппонирующих Вашингтону режимов, как показывает пример КНДР, сильнейшим образом зависит от доброй воли Пекина. Между тем его возможности по военно-технической поддержке назначенных американцами «изгоев» будут только расширяться.

В то же время экономика Ирана уже достаточно велика и диверсифицирована, чтобы санкционное давление оказалось действительно эффективным.

Иными словами, идея маленькой победоносной войны с вполне реалистичным отторжением приграничного и приморского Хузестана и заселенного арабами же побережья Ормузского пролива, вероятно, кажется крайне привлекательной ястребиной части американского истеблишмента. Попутный разгром иранской военной промышленности с воздуха, естественно, выступает здесь в качестве полезной и необходимой опции. Это решает почти все проблемы США и их союзников на Ближнем и Среднем Востоке, и насколько долго риск попадания в очередное болото иракского/афганского образца будет удерживать Вашингтон в рамках приличий — отдельный вопрос.

Нюанс здесь в том, что «пацифисты», оппонирующие ястребам, тоже хотят войны — но быстрой и победоносной. Вашингтону нужны время и деньги для модернизации сухопутных сил, развертывания полноценной ПРО, массированного наращивания флота. Технологии и новые образцы вооружения у США уже есть. Попадание в очередной дорогостоящий тупик — это последнее, что им нужно. Если ястребам нужен Средний Восток, то «голубям» — мир, причем желательно весь.

Евгений Пожидаев